Инспектор ливней и снежных бурь - Генри Дэвид Торо

приговаривает его. Самая обыкновенная правда о нем в устах самого скромного человека значит гораздо больше для его доброго имени, чем приговор самого высшего суда в стране.

Вчера нарвал ландышей и болотной калужницы, видел бувардию, фиалки и так далее. Видел цветок одуванчика.

Кто они – американцы? Жители Новой Англии? Жители Конкорда? – все эти Баттрики, Дэвисы, Хосмеры37, которые читают и поддерживают бостонские Гералд1», Адвертайзер, Трэвеллер, Джорнел, Трансжрипт и им подобные, Тайме? Это ли Флаг нашего союза?

Могло ли рабство породить большее раболепство? Можно ли больше пресмыкаться в пыли, своей слюной превращая ее в грязь? Не правда ли, бостонский «Тералд хорошо выполнил свою задачу – преданно служил хозяину? Можно ли было лучше ползать на брюхе? Можно ли опуститься ниже? Сделать больше, чем поместить конечности на место головы? А свою голову превратить в нижнюю конечность? И когда я говорю бостонский Гералд, я имею в виду бостонскую прессу за немногими исключениями, о которых можно было бы и не упоминать. Когда я, заворотив манжету, беру в руки эту газету или бостонскую Тайме, я в каждом ее столбце слышу шум сточных вод. Мне кажется, будто я держу в руках бумагу, вынутую из выгребной ямы, листок из устава игорного дома, трактира и борделя, вполне созвучного евангелию биржи.

Подозреваю, что иные, будучи привязаны к столбу для публичной порки и ухитривпшеь высвободить одну руку, станут этой рукой звонить в колокола и стрелять из пушек в ознаменование освобождения. Это напомнило мне римские сатурналии, когда даже рабам позволяли кое-что38. Итак, некоторые из вас взяли такую волю, что осмелились даже звонить и стрелять! Но только на это вас и хватило: когда пороховой дым рассеялся, ваша свобода улетучилась вместе с ним. В наше время люди носят дурацкий колпак и называют его фригийским колпаком свободы. Это так же смешно, как если бы арестанты собрали деньги на порох для салютов, наняли тюремщиков, чтобы те за них стреляли и звонили.

(АЕТ. 33)

1 мая. Видел цветущую желтую кувшинку (Nuphar advena); недалеко от. фермы Уильяма Уилера в Линкольне видел также кусты бензоина (Lauras Benzoin), которые по форме напоминают орешник. Любопытно, что этот сильно пахнущий кустарник, хотя и растет вдоль дорог и не прячется от людского глаза, по сути дела не виден, хотя он цветет каждую весну. Его можно видеть только раз во много лет.

Почки персиковых деревьев набухли, отчего сады покрылись легкой розовой дымкой.

Что касается чистоты, не знаю, намного ли я хуже или лучше моих знакомых. Когда я думаю о себе, то кажусь себе – то ли из-за склада ума, то ли из-за образования – безнадежно нечистым, и мои сограждане должны были бы меня избегать, узнай они меня получше. У меня такое чувство, словно во мне объединились два несовместимых начала. Но когда я слышу, как мужчины в массе своей говорят о женщине и о целомудрии – без любви и без почтительности, – чувствую, что я все же лучше их, хотя и не могу объяснить почему. Думаю, ни один из моих знакомых не ценит и не почитает целомудрия больше меня. Быть может, нужно действительно стоять низко, чтобы с почтением относиться к тому, что высоко в других.

Все далекие пейзажи, открывающиеся с вершины холма, похожи на картины, но путешественник, добравшийся до них, обнаружит нечто совсем другое. И лишь далекое глаз очаровывает наш39. А увидит он лишь голый пейзаж, лишенный той глубины, какую придает ему атмосфера. Река вон там вдали, на севере, которая видна с Линкольн-Хилла, похожа на морское течение на щите Гомера40, волны и рябь на ее поверхности отражают свет, но вблизи она совсем иная. Между мной и объектом моего созерцания вторгается небо. Прибегая к поэтической вольности, я называю эту реку Конкорд. Видеть так – значит спасти репутацию рек. Выходит, они не зря украшали щит Гомера.

Когда я смотрел сегодня с горы Табор в Линкольне на Уолтамский холм, я видел все ту же обманчивую покатость склона; ближние холмы незаметно сливались с дальними и становились неразличимыми. Они представляли собой один ровный склон от основания ближайшего холма до вершины самого дальнего, где одна рощица сменялась другой. Но я звал, это между ними есть долина в две или три мили шириной, в которой разбросаны домики и сады, где протекает довольно широкая речка. Когда тень от облака упала на ближайший холм, я смог различить его темную вершину на фоне другого холма.

Я представил себе тихое, мрачное озеро, которое видел прошлым летом в горах (на Лысой горе). Глубоко в воде там стояли полузасохшие ели: они были окутаны пеленой тумана, словно лишайником, сотканным из росы. Здесь купался дух горы. Дао его находилось выше поверхности других озер. Ели, чьи мертвые ветки больше гармонировали с окутывавшим их туманом.

В то утро, когда я переехал в свой дом, несчастный хромой старик, у которого были отморожены ноги, ковыляя, сошел с дороги, подошел к моей двери, заглянул внутрь и попросил глоток воды. Я знал, что единственный напиток, который он признает, – ром или что-нибудь в этом роде. Но я дал ему ковш теплой воды из пруда, потому что у меня ничего другого не было, и, к моему удивлению, он осушил его – в силу привычки к питью.

Говорят о народах, а что такое народы? Татары! Гунны! Китайцы! Они живут роями, как насекомые. Историки тщетно пытаются запечатлеть их в нашей памяти. Так много народа стало потому, что нет личностей. А ведь именно они – население мира.

Дух Лодина

Смотрю с вышины на народы,

Они кажутся мне прахом.

Моя обитель в облаках приятна,

Тиха просторная опочивальня.

Человек столь же исключителен, как и Бог.

Есть скептики, которые иногда спрашивают меня, действительно ли я способен питаться только растительной пищей. Чтобы сразу в корне пресечь расспросы, я обычно отвечаю: Да, я могу питаться гвоздями. Если они этого не поймут, едва ли они поймут меня вообще. И нечего терять времени на объяснения. А я с удовольствием слышу о подобных опытах» например о юноше, который пробовал в течение двух недель питаться сырыми зернами кукурузы, перетирая их зубами. Беличье племя проделывает это с успехом. Человеческий род проявляет интерес к этим экспериментам, хотя они тревожат некоторых старых дам, владеющих третьей частью акций в мукомольной промышленности41.

Халед42 не давал своим усталым воинам расслабиться, боясь ночного нападения противника. Пусть никто не спит, – сказал он. – У нас будет достаточно времени для этого после смерти. Интересно, поняли бы эти слова солдаты-янки?

Омар отвечал умирающему Абу-Бекру43: О, преемник апостола Бога! Избавь меня от этого бремени. Мне не нужен халифат. – Но ты нужен халифату! – отвечал умирающий Абу-Бекр.

Гераклнй слышал о простой одежде халифа Омара44 и спросил, почему, захватив такие богатства, он не ходит в роскошных одеяниях, подобно другим знатным людям. Ему ответили, что этот мир ему безразличен, его мысли – о мире грядущем и он ищет милости у одного лишь Бога. В каком дворце он живет? – спросил император. В глинобитном доме. – Кто его слуги? – Нищие и бедняки. – На каких коврах он сидит? – На коврах справедливости и беспристрастия. – Что представляет собой его трон? – Воздержание и истинное знание. – Каковы его сокровища? – Вера в Бога. – А кто его охраняет? – Храбрейшие из унитариев45.

Зейяд, бывший некогда губернатором Бассоры, где бы ни управлял, приказывал обычно всем жителям держать ночью двери домов открытыми, оставляя у входа загородку, чтобы не заходил скот. Он обещал возместить любую вещь в случае кражи. Охрана порядка при нем была столь эффективной, что кражи прекратились.

Абдулла46 стоял так неподвижно, погруженный в молитву, что однажды ему на голову сел голубь, приняв его за статую.

7 июля.